«Прелесть» - так ее назвал Сталин после просмотра фильма «Сказание о земле Сибирской», в котором Вера Васильева дебютировала на экране в 1948 году. Обычно женщины скрывают свой возраст или преуменьшают его, считая, что становятся от этого моложе и загадочнее.
А Вера Васильева, напротив, подчеркивает. Правда, с трудом верится, что актрисе за девяносто: у нее по-прежнему прямая спина, легкая походка, она играет в нескольких спектаклях своего родного и любимого Театра сатиры, и ею искренне восхищаются поклонники.
Тем, кто обо мне судит по ролям и публикациям в прессе, я кажусь, наверное, слишком благополучной и положительной», - замечает Вера Кузьминична, на правах хозяйки заваривая мне кофе.
-Мне приходилось общаться с актерами и сотрудниками Театра сатиры, и разговор порой невольно касался вас. Все в один голос говорили, какая вы спокойная, вежливая, доброжелательная, как вы аккуратно и со вкусом одеваетесь, как идеально уложены волосы... Сплошные плюсы. Правда, никто не сказал, что вы хорошая кулинарка.
-А я никогда и не умела готовить. Вот кофе сварить могу. Я в еде непритязательна. Муж всегда заботился о том, чтобы я не стояла у плиты - нанимал домработницу, которая прекрасно вела хозяйство и убирала квартиру. Я же говорю - кажусь слишком благополучной.
-Вам не по душе такой имидж?
-Это неправильно. Моя жизнь - не безупречная глянцевая картинка, будто у меня не было ни страстей, ни переживаний, ни ошибок.
-Пришло время вытряхнуть из шкафа запылившиеся скелеты?
-Вы слишком безжалостно утрируете.
-Простите. Но почему вы стали задумываться о том, чтобы, образно говоря, снять маску положительной тихой героини?
-Потому что, как вы сказали, это маска, а не мое лицо. Хотя по натуре я действительно тихий человек, не люблю скандалов. С детства была тихоней. Возможно, потому что была младшей, третьей дочкой в семье. Жили мы в полуподвальной коммунальной квартире возле Чистых прудов, в Гусятниковом переулке. Квартира отапливалась печкой. Помню, как прямо на кухне родители распиливали дрова, заготавливая их на зиму, - терпко пахло смолой, и от этого возникало ощущение невероятного уюта, какое бывает только в детстве.
-Вера Кузьминична, а кем были ваши родители по профессии, откуда они родом?
-Папа - Кузьма Васильевич - родился в деревне Сухой Ручей в Тверской губернии. После коллективизации, когда многие его односельчане потянулись на заработки в город, он приехал в Москву и устроился работать на завод шофером. Мама - Александра Андреевна - работала на том же заводе, а вечерами училась на инженера-плановика. Правда, учебу ей вскоре пришлось бросить, поскольку забота о трех дочках отнимала слишком много времени.
Я не помню маму сидящей без дела. Она вечно что-то стирала, штопала, шила-перешивала: поношенное платьице старшей дочки Валентины становились новым сарафанчиком для средней - Антонины и после -юбочкой для меня. Она о нас очень заботилась, но в плане эмоций была крайне сдержанной. Порой я подойду с ласками: «Мама», - обниму, прижмусь, пытаясь поцеловать, а она обычно отстранялась: «Подожди, не до тебя».
-Вы именно «мама» говорили, не «мамочка»?
-Мамочкой мы ее не называли. Не потому, что не любили, но не принята у нас была такая очевидная нежность. Мама в юности окончила Тверское коммерческое училище, много читала и даже немного знала французский язык. Но ее выдали замуж за деревенского парня Кузьму Васильева, с которым она была едва знакома. Смирившись со своей долей, мама, как я поняла позже, жила с постоянным чувством внутреннего протеста, будто сжатая пружина.
-Отец был суровым человеком?
-В детстве папа мне казался даже добрее и внимательнее, чем мама, его сердце было больше открыто нам. Отец жил - это я тогда в детстве очень чувствовала - для нас, для мамы, но не для себя. И, в отличие от мамы, он жил вполне счастливо: с удовольствием шел на работу, с удовольствием спешил домой, в его душе царил мир и покой. У него был свой круг общения - все московские знакомые отца, выходцы из деревни, работали дворниками или истопниками и жили в таких же, как мы, полуподвалах. На самые главные тогда праздники - 7 Ноября и Новый год - к нам приходили гости. За нехитро накрытым столом вели разговоры о жизни и пели песни. Меня, пятилетнюю, порой ставили на стул, и я от души голосила: «Ой, при лужку, при лужке».
У нас на кухне висело радио, «тарелка», из которого часто звучали классическая музыка и русские романсы. Я полюбила их всей душой и многие запомнила на слух.
Старшие сестры росли бойкие, не в пример мне, и у них была какая-то настоящая девичья жизнь. По вечерам они наряжались, накручивали кудри и с веселым смехом уносились гулять. Я оставалась одна, залезала на широкий подоконник, открывала форточку и взывала в сумерки: «Мама! Мне страшно! Валя! Тошенька!» - так, с криками, страх вроде бы отступал, я успокаивалась. А поскольку я стояла на подоконнике босиком, а он зимой промерзал, был весь в инее, то на нем оставались следы моих маленьких ступней - я эту деталь по-чему-то очень ярко помню.
Не подумайте, что я росла совершенной дикаркой. Подружки у меня, конечно, были, но шумные игры в лапту или казаков-разбойников меня не увлекали. Я скорее была такая пушкинская Татьяна: «Ей рано нравились романы; Они ей заменяли все». С подружками я организовала во дворе театр, мы разыгрывали сценки из жизни гимназисток, о которых я узнала из книг Чарской.
-С этого начался интерес к театру?
-Однажды соседка повела меня в настоящий театр - музыкальный, имени Станиславского и Немировича-Данченко - на оперу «Царская невеста». Я, восьмилетняя девочка, увидела красоту - бархат, люстры, оркестр, все сверкает, как в сказочном дворце, - и услышала божественную музыку. И вот тогда поняла: хочу жить только на сцене.
-И вы стали делать какие-то конкретные шаги к мечте?
-Недалеко от нашего дома, в переулке Стопани, которому сейчас вернули старое название Огородная Слобода, был городской Дом пионеров. Прочитав объявление о наборе детей, я записалась в хоровой кружок и с удовольствием ходила на занятия. Постепенно мы стали выступать перед публикой, а однажды, в какую-то очередную годовщину Октября, вышли на сцену Большого театра. Говорили, что в зале будет Сталин, и потому все очень волновались.
Мы пели песню «Широка страна моя родная»: первую строчку запевал народный артист СССР оперный бас Марк Рейзен, со второй -вступали четыре девочки, среди которых была я, а потом уже - остальные. Но со сцены Сталина я не видела, и был ли он вообще на том концерте - не знаю.
-А каким было для вас 22 июня 1941 года?
-Мне исполнилось 15 лет, я окончила восьмой класс и летние каникулы проводила в Москве, помогала маме управляться с братом Васенькой - он родился в 1939 году. В первую минуту, когда я услышала по радио обращение Молотова о нападении фашистской Германии, никакого страха и ощущения, что в наш дом пришла большая беда, у меня не было. Была уверенность, что все это ненадолго, - так тогда многие говорили, - что мы вот-вот победим.
Но уверенность таяла изо дня в день, когда по радио то и дело слышалось: «После тяжелых продолжительных боев наши войска оставили...». Линия фронта приближалась к Москве, и становилось как-то не по себе. А осенью начались авианалеты. Бомбы летели со страшным воем. Я с подружками ночами дежурила на крыше соседнего семиэтажного дома, который, кстати, до сих пор стоит в Гусятниковом переулке, тушила зажигалки.
По-настоящему страшно мне стало, когда в районе Лубянской площади упала бомба, и меня, проходившую неподалеку, взрывной волной швырнуло в сторону. Я больно ударилась об угол дома, но, к счастью, обошлось без серьезных повреждений. А в октябре в Москве началась настоящая паника, многие спешно уезжали в эвакуацию, а кто-то просто бежал, бросив все. Маму с братом эвакуировали в какую-то башкирскую деревню.
-А вы почему с ними не поехали?
-Я решила остаться с папой. У него была «бронь», поскольку он работал механиком в гараже военного завода. А потом и я устроилась на тот же завод доводчицей резцов. Это была самая низкооплачиваемая работа, но зато я получила рабочую карточку. Днем я стояла у станка, а вечерами училась в школе. Поскольку мы с папой работали на одном заводе, бывало, случайно увидев его где-то во дворе, я радостно бросалась навстречу: «Папа!» Но он ласково отстранял меня, приговаривая:
«Не надо, дочка, мы ведь на работе». У нас не было принято показывать свои чувства на людях, этого стеснялись. Даже родители и дети нежность приберегали для дома. Жили мы с папой, конечно, трудно. Продуктов, полученных по карточкам, не хватало, и, бывало, мы ездили в подмосковные деревни, чтобы обменять какие-то вещи на картошку. Но когда моя школьная подруга Катя Розовская потеряла карточку и я рассказала об этом папе, он спокойно сказал: «Прокормимся втроем на наши две карточки». Катя потом всю жизнь это вспоминала, а дружили мы до самой ее смерти, до недавних пор. Кстати, мы и профессии выбрали в одной сфере: я стала актрисой, она - театроведом.
-Война ведь еще не закончилась, когда вы поступили в театральное училище?
-В 1943 году, окончив вечернюю школу, я получила аттестат зрелости и решила поступать в театральное училище. Несмотря на то, что от Москвы фашистов отогнали и уже налаживалась жизнь, но основные театральные вузы еще не вернулись из эвакуации. Набирало студентов только Московское городское театральное училище. И, поступив в него, я оказалась в одной группе с Олей Аросевой. Помню, на экзаменах по истории партии, которую выучить было невозможно, мы с ней выкручивались - клялись и божились педагогу, что учебник прочли от корки до корки, и все в нем настолько хорошо и правильно изложено, что мы не можем пересказать, боясь исказить суть и недооценить роль товарища Сталина.
А еще помню - руководитель нашего курса Владимир Васильевич Готовцев однажды задал нам придумать этюд с воображаемым предметом. Я показывала, будто штопаю чулки. И, видимо, это получалось у меня настолько убедительно, что Готовцев почти на каждом занятии просил: «Верочка Васильева, покажи нам, как чинить чулки». А Оля Аросева обычно комментировала на всю аудиторию: «Ой, ну вот снова мне эти чулки смотреть» - и картинно так отворачивалась. Несколько лет спустя, оказавшись в труппе Театра сатиры, мы со смехом вспоминали те «чулки». Оля была по природе своей иронична, остра на язычок и очень взрывная по характеру. Я вообще считала ее неким олицетворением нашего театра. В отличие от себя.
-Еще в студенческие годы вы громко дебютировали в кино и в Театр сатиры пришли уже звездой?
- Когда в 1948 году на экраны вышло «Сказание о земле Сибирской», на меня обрушилась неожиданная слава. Режиссера Ивана Александровича Пырьева, оператора, сценаристов, композитора и ведущую группу актеров представили к Сталинской премии.
-Вы ведь тоже ее получили?
-Сначала я в списке лауреатов не значилась. Но, как мне потом рассказывали, - не знаю, правда это или нет, - Сталин, который всегда смотрел все кинокартины, увидев меня, спросил: «Где нашли вот эту прелесть?» Когда ему доложили, что я всего лишь студентка третьего курса, поэтому к премии не представлена, он коротко сказал: «Она хорошо сыграла, надо ей премию дать». И меня тут же включили в списки, которые обычно проходят длительное обсуждение в разных инстанциях, и я получила свою первую Сталинскую премию.
Почти одновременно с дипломом актрисы драматического театра получила приглашение в Театр сатиры, которым тогда руководил Николай Васильевич Петров. Там ставили водевиль Ленского и Бонди «Лев Гурыч Синичкин» и искали актрису на роль Лизоньки Синичкиной. Играть юную девушку, мечтающую о театре, - это мое. А вскоре Петров пригласил для постановки спектакля «Свадьба с приданым» молодого режиссера Бориса Ивановича Равенских, о котором тогда в театральной Москве все говорили как о новаторе, необыкновенно яркой личности.
-В него нельзя было не влюбиться?
-Бориса Ивановича Равенских я полюбила по-настоящему. Правда, он тогда был женат на Лилии Гриценко - замечательной актрисе, которой я искренне восхищалась. Репетиции нашей «Свадьбы с приданым» проходили оживленно, мы все что-то обсуждали, допоздна засиживаясь в театре, придумывали какие-то новые мизансцены, смеялись. Однажды после вечерней репетиции Борис Иванович проводил меня домой, на Чистые пруды, и я пригласила его зайти к нам. Родители встретили Бориса Ивановича очень радушно, и он засиделся у нас за столом до трех часов ночи. А когда я вышла проводить его, прощаясь у ворот, Борис Иванович поцеловал меня совсем не по-дружески. Так начались наши отношения, продолжавшиеся несколько лет.
-Но в этом же спектакле вы познакомились и со своим мужем - Владимиром Петровичем Ушаковым. Получается - любовный треугольник?
-Володя ввелся в уже готовый спектакль чуть позже. По окончании войны он три года работал актером в немецком Потсдаме, где стояли советские военные части. Он был женат на актрисе Нине Гарской. Вернувшись в Москву, они поселились у родителей Нины - ее отец, профессор, имел большую отдельную квартиру. Но вскоре брак распался, поскольку Нина увлеклась композитором Николаем Каретниковым. И Володя оказался в столице гол как сокол: ни работы, ни жилья. Он родом из города Алексина Тульской области, везде пробивался сам, никто ему не помогал. Единственная собственность его - автомобиль «Победа» - роскошь по тем временам невероятная. И кто-то из знакомых посоветовал ему пойти в Театр сатиры посмотреть «Свадьбу с приданым», поскольку в этот спектакль ищут актера на роль Максима.
-А что случилось с вашим предыдущим партнером?
-Он запил и сорвал спектакль. И когда Ушаков пришел, увидел меня на сцене, как он потом признался, сразу захотел быть моим партнером. Его охотно приняли в труппу, потому что актеров-героев, такого типа, как он, - высоких, статных, с красивым голосом, - в нашем театре тогда не было.
О наших отношениях с Борисом Ивановичем знали в театре все. Володе, уже влюбленному в меня, довольно быстро все стало известно. Но это не охладило его пыл. И несмотря на то, что Равенских уже расстался с Лилией Гриценко, Ушаков считал, что у нас с Борисом Ивановичем нет будущего. «Ты никогда не будешь счастлива с ним, - повторял Володя, - потому что он одержим своей профессией. А тебе нужна семья. Тебе нужно, чтобы тебя любили». Он, конечно, был прав и очень терпеливо ждал своего часа, окружив меня нежностью и заботой, осыпая цветами. Особенно после спектакля ему доставалось от поклонниц море букетов, и я ехала в его «Победе» - он всегда после спектаклей отвозил меня домой, - утопая в цветах.
-«Свадьба с приданым» - в общем-то незатейливая пьеса из колхозной жизни, каких в то время было много...
-Но Борис Иванович сумел сделать настолько талантливый спектакль, что он стал событием театральной Москвы, и мы даже получили Сталинскую премию. А телефильм, снятый позднее по этому спектаклю, до сих пор смотрят с удовольствием. От театра я получила комнату в коммунальной квартире и стала жить отдельно от родителей. А наши отношения с Борисом Ивановичем не развивались, но и не заканчивались.
-Кто поставил точку в этом романе?
-Я ждала не один год. Но все мысли и усилия моего любимого Бориса Ивановича были направлены на свою судьбу: в Малом театре он ставил «Власть тьмы» и вскоре после премьеры должен был возглавить этот театр. Понятно, что репетиции отнимали у него все время и силы. Я чувствовала, что его увлекающаяся натура потянулась в сторону от меня. И довольно долго я утешалась надеждой, что после премьеры он поймет, насколько я ему нужна, и что вообще у нас что-то решится.
Действительно, день премьеры стал для наших отношений решающим. На премьеру «Власти тьмы» - 4 декабря 1956 года - Борис Иванович попросил меня не приходить. Я не ослушалась. Нет смысла сейчас говорить о том, как я пережила ту ночь. Но, когда утром позвонил Володя Ушаков и, будто чувствуя, что я на краю гибели, спросил, как спрашивал уже не один раз, согласна ли стать его женой, я ответила: «Да».
Но память о Борисе Ивановиче никогда не покидала меня. Теперь могу точно сказать, что сильнее той любви у меня не было.
-Вы встречались с ним после разрыва - по работе, были какие-то объяснения?
-Наши пути разошлись раз и навсегда. У Бориса Ивановича позже появилась семья - замечательная жена, родились дети. А зимой 1980 года на гастролях в Сыктывкаре настигла меня страшная весть - Борис Иванович умер. Я бросила гастроли и прилетела в Москву на похороны. На панихиде в Малом театре, затерявшись в толпе и не смея подойти, чтобы не причинить боль его вдове, я попрощалась навеки с любимым. Дальше у меня началась совсем другая жизнь.
Я хотела быть любимой, и потому со мной рядом больше пятидесяти лет был Володя Ушаков. Он меня спас. Едва услышав по телефону мое согласие, он тут же приехал - счастливый, не уверенный во мне, но абсолютно уверенный в себе, И сначала мы поехали к моим родителям объявить, что собираемся пожениться, Родители знали о моем чувстве к Борису Ивановичу и ничего не понимали, Володя был для них совершенно новым человеком, о котором я ни разу и не говорила, И вдруг он объявляет, что он всю жизнь будет меня любить и беречь. Но родители тогда увидели главное -я в надежных руках.
Потом мы поехали к Володе в общежитие, и он объявил друзьям: «Это моя жена». Толя Папанов, который со своей женой, актрисой нашего театра Надей Каратаевой, жил в соседней комнате, сразу принес пол-литра, пришла Татьяна Ивановна Пельтцер, которая жила тоже по соседству, пришли еще артисты, и загудело свадебное торжество.
-А почему в общежитии, у вас ведь была своя комната в коммуналке?
-Володя очень правильно поступил, что забрал меня к себе в общежитие. Тем самым он отрезал все возможные пути для встречи и объяснения с Борисом Ивановичем, Ведь останься мы у меня дома, вдруг Равенских позвонил бы или приехал, И тогда я не смогла бы ему сказать «нет», так как в то время вся была в его власти, как под гипнозом, Володя сделал все, чтобы этого не произошло.
Постепенно я осознала, что моя жизнь будет идти рука об руку с Володей и что я не должна ни в чем его огорчать. Вскоре после свадьбы он сказал: «Мы снимем дачу». В его понимании столичные жители летом должны обязательно жить за городом. И мы сняли дачу в Серебряном Бору. Помню, то лето выдалось невероятно дождливым. Каждый вечер, когда мы после спектакля ехали на дачу, струи дождя барабанили по машине, длинные ветки плакучих ив хлестали по лобовому стеклу, будто по щекам, а из моих глаз тихо катились слезы. И казалось, сама природа в унисон мне плачет по моей любви к Борису Ивановичу.
Володя делал все, чтобы я обрела ту жизнь, которая меня бы устраивала. Когда еще жили в общежитии, он пригласил кухарку, чтобы избавить меня от готовки. Потом Володя с невероятным вкусом и любовью обустраивал нашу квартиру и опять пригласил домработницу - убирать и готовить. Мы хорошо жили. Мне нравилось мечтать и читать, работать над ролями - это мои интересы. А интересы мужа - гостей принять или самому в гости пойти, и чтобы была у него хорошая машина и хорошая одежда. Он был франтом и очень хотел, чтобы я стала современной женщиной.
-Что это значило - «современная женщина»?
-Тогда стало очень модно женщинам водить машину. И Володя уговорил меня сесть за руль, к чему я совершенно не стремилась. Но, желая угодить мужу, сдала на права. Они у меня лежат до сих пор - новенькие. За руль самостоятельно я так и не села. Еще Володя очень хотел, чтобы я научилась играть в теннис. Такое модное поветрие было - все осваивали теннис. Но я даже не пыталась выйти на корт - не мое это. А Володя очень хорошо играл. Часто его партнером был Андрей Миронов, с которым они много лет делили в театре одну гримерку. Андрей очень уважал Володю за то, что тот никогда ничему не завидовал, несмотря на то, что жизнь Володи складывалась в нашем театре не лучшим образом. Впрочем, и моя актерская жизнь шла достаточно незаметно.
-Но вы почти каждый театральный сезон играли премьеры...
-То были не этапные роли, а слабые перепевы прежних моих работ - милые девушки с песенками, незамысловатые, простые характеры.
-А пойти к главному режиссеру Плучеку, попросить роль пробовали?
-Дело в том, что я не была для Валентина Николаевича желанной актрисой, может быть, потому что не привлекала его как женщина. Не секрет, что в нашем театре его личные симпатии были определяющими. Но однажды решилась просить. Он тогда поставил «Вишневый сад» для Тани Васильевой, но перед премьерой она по личным причинам ушла из театра. Я пришла к Валентину Николаевичу и сказала, что давно мечтала сыграть Раневскую. На что он со смехом ответил: «Вера, вот ты просишь, и Оля Аросева просит, и Нина Архипова тоже просит. Но, чтобы никого из вас не обижать, я отдам эту роль молоденькой Раечке Этуш». Мне такой разговор показался обидным, поскольку он не обосновал отказ, что, например, не видит меня в этой роли. Так что больше с просьбами к Плучеку я не обращалась.
Я уже стала думать, что на большее не способна, Но 1987 год, невероятно трагический - летом ушли из жизни Анатолий Папанов и Андрей Миронов, а осенью я похоронила маму, -завершился для меня неожиданно интересной работой, В одной из телевизионных передач я исполняла отрывок из «Воительницы» Лескова. И, увидев меня на экране, режиссер Борис Львов-Анохин в 1988 году поставил этот спектакль для меня на сцене нашего театра.
Иногда роли сами приходили ко мне, а порой я проявляла активность и сама находила то, что очень хотела бы сыграть. Однажды я прочла в газете, что в Брянске идет спектакль по пьесе Драйзера «Дженни Герхардт». Мне захотелось сыграть в этой пьесе, выразить свои чувства, ведь моя душа все еще плакала о несостоявшейся любви, И написала приблизительно такое письмо в брянский театр: «Я бы очень хотела хотя бы раза два или три раза сыграть эту роль, ни на что не претендуя», И меня пригласили.
Я выучила роль, съездила в Брянск, сыграла три спектакля и была счастлива, потому что публика меня в этом приняла и потому что я смогла выразить свою боль. Эти «гастроли» стали началом измен моему родному Театру сатиры. Позже я играла на сцене театра в Твери - Раневскую в «Вишневом саде», потом в орловском театре - Кручинину в «Без вины виноватых», в Малом театре - графиню в «Пиковой даме», «Странную миссис Сэвидж» в театре Образцова. Такие роскошные роли.
Причем я никогда не думала уходить из своего Театра сатиры, хотя значительных ролей за семьдесят лет работы в этом театре наберется, к сожалению, чуть больше десятка. Но чисто по-человечески мне в нем очень хорошо, я всех люблю. Бывало, когда Володя уже лежал больной дома, я приходила из театра, а он меня с интересом спрашивал: «Ну, как там.?» - ждал свежих новостей, впечатлений. «Ничего особенного, - говорю я, - все по-старому». - «Кого видела?» - «Шуру Ширвиндта встретила». - «Ну и как он, что говорит?» - «Ничего, просто поздоровались». - «Поздоровались...» - мечтательно повторял Володя, сожалея, что не дано ему подняться, пройти по театру и просто пожать руку коллегам.
-Вы говорили, что уход мужа вам помогла пережить ваша крестная дочь, Даша. Как вы решились пустить в свою жизнь в общем-то постороннего человека «с улицы»?
-С Дашенькой мы встретились действительно на улице. Однажды зимой, когда Володя лежал в больнице, я шла к нему с тяжелыми сумками, нагруженными диетической едой. Под ногами снежное месиво, идти тяжело, вдруг слышу рядом девичий голос: «Давайте я вам помогу». Незнакомка подхватила мою тяжелую сумку и проводила меня до ворот больницы. В тот вечер, вернувшись домой, я, пожалуй, впервые почувствовала боль от того, что у меня нет детей, нет души, которая взяла бы на себя труд помочь мне в жизни, выслушать и успокоить.
Постепенно мы с Дашенькой стали общаться чаще. Она встречала меня вечерами после спектаклей и отвозила домой. Мы очень подружились. Однажды, решив принять крещение, Дашенька попросила меня стать ее крестной мамой. Она - мой ангел-хранитель: заботится обо мне настолько трогательно и внимательно, что не каждая родная дочь будет так заботиться о своей матери. Мы с ней теперь довольно много путешествуем, чего раньше я не могла себе позволить. Несколько лет подряд Новый год мы с Дашей стараемся встретить где-то в Европе. Этот, 2016-й, встретили в Вене. А летом мы ездим на море. Признаться, сейчас я живу, окруженная вниманием, заботой и любовью.
Благодаря Дашеньке я узнала счастье общения с детьми - ее маленькая дочка называет меня бабушкой. Это маленькое чудо звонит мне каждый вечер: «Бабушка, я тебя люблю!» - сообщает звонким голоском. Я обожаю ее. А еще перед своим (страшно сказать!) девяностолетием я получила сказочный подарок - роль Ирмы Гарленд в спектакле «Роковое влечение». Играю пожилую актрису, которая не желает мириться со своим возрастом. Можно сказать, что это в какой-то степени про меня - ведь я не ощущаю своего возраста. Радуюсь каждому дню, благодарю судьбу за все, что я испытала.
Беседовала Ольга Лунькова
